О национальной этике

Считается может и так. Вот только на практике везде называют и будут называть.Для примера:гринго,ниггер,жёлтый и т.п.Просто суть идеи, которую хочу донести-надо изменить свое отношение к такому обращению.Потому что народ, называя так, говорит не со зла. Просто так повелось.И это не изменить.Но если обращать внимание на такие слова, хуже будет только тому, кого так назвали.А если относится к этим вещам ровно, то и живется спокойней.

Конечно не со зла.а просто привык.то что это кого то задевает никто не задумывается. будь я тем же узбеком или украинцем и кто нибудь назвалбы меня так не со "зла" с ходу получил бы в пятак.попробуй назови в америке негра ниггером и мала того что инвалидом сделают.так еще и по судам затаскают.И не надо говорить что нельзя изменить..Тогда надо спокойнее относиться к беспределу вообще и не тратить свои нервные клетки.начинать надо с себя.а если не хочешь то это не значит что не можешь.

попробуй назови в америке негра ниггером и мала того что инвалидом сделают.так еще и по судам затаскают.

там вообще, говорят, повернуты на "политкорректности". даже женщину не потрогаешь нормально - сразу harassment пришьют..

как раз в темуhttp://www.rambler.ru/news/politics/partynews/9686618.html

там вообще, говорят, повернуты на "политкорректности". даже женщину не потрогаешь нормально - сразу harassment пришьют..

Потому что в цивилизованном мире присутствует понятие интимного пространства,к котрому относится и прикосновения и тон разговора и многое другое.например у японцев рукопожатие считается чуть ли не покушением на личную свободу.поэтому у них приветствие и знакомство происходят с помощью поклонов и визиток.

Потому что в цивилизованном мире присутствует понятие интимного пространства,к котрому относится и прикосновения и тон разговора и многое другое.

главное, чтоб не переходило грань здравого смысла.

Вот тут рассказ в сети попался... Не знаю, но меня как-то зацепило... Кто автор не знаю...


Он стоит на маленькой, стерильно чистой площади в центре столицы независимой страны. Неторопливые эстонские голуби царапают бронзу коготками и по-европейски солидно, с явным удовольствием срут ему на голову. Он старается не обращать внимания. Память. Он помнит яркие майские дни, детей с цветами и старенького маршала Баграмяна. Маршала вели под руки, и ветеран, тряся бритым черепом в древних пигментных пятнышках, надтреснутым тихим голосом говорил о войне. Той самой, которая в каждом из нас навсегда. Когда-то у Него было имя. И не одно, а одиннадцать - от подполковника Котельникова до гвардии старшины Борщевского. На рядовых не хватило места. На рядовых всегда не хватает. Места для имени на памятнике, орденов, баранов для папах… Рядовые привыкли. Потом местные власти решили, что негоже помнить русских оккупантов поименно.


Доску с фамилиями вырвали с мясом, а на ее месте повесили другую. Объясняющую, что это теперь - памятник всем, погибшим во Второй мировой войне. То есть вообще всем. Без исключения. Американскому сержанту, загнувшемуся на Соломоновых островах от кровавого поноса. Бандеровцу, подорвавшемуся на партизанской мине. Латышскому эсэсовцу, выловленному чекистами в лесу в сентябре сорок пятого. Обгоревшей головешке, бывшей когда-то Евой Браун. Японскому камикадзе, разнесшему на молекулы английский крейсер. Он стоит в плащ-палатке, пыльных кирзачах, с ППШ на плече и думает: “Блядь, ну при чем тут камикадзе”? А еще Ему очень холодно.

Тагира Шайдуллина забрали в армию в тридцать седьмом. Там кормили, одевали, учили читать по-русски и стрелять. И никто не вспоминал, что он из кулаков. Бравые городские большевики приехали к ним в двадцать восьмом и признали кулаками всех. Всю татарскую деревню Ваныш в полном составе отправили в Забайкалье искупать воображаемую вину. Потом спохватились, приказали простить и вернуть. Но не сразу. Многие успели помереть непрощенными. В Красной Армии Тагиру очень нравилось. И на финскую войну он отправился, полный энтузиазма. А потом были дикий мороз, неразбериха и бестолковщина, расстрелянные перед строем командир и комиссар полка. Неуязвимые за деревьями финские ополченцы-щюцкоровцы, лыжники-привидения в маскхалатах с роскошными автоматами «Суоми». Гранитные надолбы и железобетонные доты «линии Маннергейма». Обмороженные руки, окаменевший ледяной хлеб и медаль «За отвагу». Медаль весьма способствовала любовным успехам младшего командира запаса Шайдуллина. Осенью сорокового он женился на самой красивой девушке района. Дочка родилась в августе, когда мобилизованный Тагир уже был старшиной роты в запасном пехотном полку в Казани. Было голодно. Фронтовой паек и тыловой - две большие разницы. Тагир приспособился ловить кур на птицефабрике, закидывая за колючую проволоку леску с рыболовным крючком, на который насаживался кусочек серого, как глина, хлеба. Что еще больше увеличивало ценность Шайдуллина в глазах отцов-командиров. И в глазах роскошной белокурой телефонистки тоже. Пускающий на блондинку слюни штабной писарь с соперником разобрался просто. Буксир, расталкивающий железной грудью первые прозрачные ладожские льдинки, притащил в блокадный Ленинград баржу с пополнением. Среди укачавшихся, облеванных, оглушенных визгом немецких «лаптежников» солдат был и Тагир.Промерзшие окопы. Меню из гнилой капусты. Пирамидки мороженого говна в ходах сообщения. Порванный ветром плакат «Отстоим город Ленина».
Ротный, отпросившись у командования, поволок на Петроградку вещмешок, набитый сэкономленным офицерским пайком. К жене и дочке. В дороге он потерял сознание от голода и недосыпа, упал и замерз насмерть. Так и не узнав, что девочки погибли вчера, во время артобстрела. Никогда не видевший лыж Тагир добровольцем пошел в лыжный батальон. Их две недели кормили на убой и отправили в рейд по немецким тылам. Из шестисот человек вернулось двадцать. Командование, похоже, удивилось и не знало, куда выживших девать. Выдали ордена и отправили под Синявино.
Что есть счастье на войне? Например, не курить. Тогда можно махорку выменять на хлебную пайку. Или атака. Что может быть прекраснее возможности выпрямиться, вырвать закоченевшее от трехчасового лежания в ледяной болотной жиже тело и, замирая от чувства, что все пули из этого сраного пулемета летят лично в тебя, бежать к немецким окопам, в хруст и вой рукопашной схватки. А потом в обставленном с европейским комфортом блиндаже потягивать трофейный коньяк и материть старшину, застрявшего где-то с термосом, в котором - горячая пшенка.
Перед форсированием Нарвы прислали очередного взводного. Восьмого на памяти помкомвзвода Шайдуллина. Обычно в первом же бою юные младшие лейтенанты, затянутые в рюмочку новенькой портупеей, вскакивали в полный рост на бруствер и, размахивая пистолетиком, подростковым фальцетом призывали за Родину, за Сталина. Пламенная речь заканчивалась одинаково - немецкой пулей в горячий лоб. А потом все шло по накатанной - бойцы, пригибаясь, уходили делать свою тяжкую работу уже под командой Тагира. Этот лейтенант, вроде, был опытный. Переправились, окопались, зацепились. Из колеи взводного выбил пулемет, остановивший атаку.
- Сержант, давай кого-нибудь туда. Пусть гранатами забросает.
- Тащленант, так не доползет же. Все простреливается. Как вошь на голой жопе, честное слово. Давайте у комбата сорокапятку попросим, пусть артиллеристы поработают.
- Разговорчики. Делай, что сказано.
Тагир матюкнулся, снял вещмешок и шинель, проверил гранаты.
- Ты куда, сержант?
- Я на смерть пацанов не пошлю. Лучше сам.
- Стой!
Тагир уже полз, мечтая стать маленьким и плоским.
Оставалось метров сорок, когда его накрыло.
Он лежал в воронке. Кровь и жизнь медленно вытекали, впитываясь в землю.
В эстонскую землю.

* * *

Дочка уговорила все-таки приехать Тагира в Таллин. Порадоваться налаженной жизнью в не по-советски благополучной Эстонии. Внук - девятиклассник, распираемый гордостью, рассказывал, как зимой был начальником караула на Посту номер один, у Вечного огня. Не спеша, спустились с Тоомпеа. Красавцы-каштаны роняли зеленые рогатые шарики, похожие на маленькие морские мины.

- Дедушка, вот этот памятник! У нас форма была, совсем как у военных. И автоматы. Учебные, конечно, с прорезью в стволе. Дедушка! Ты чего, плачешь, что ли?
- Лейтенант… Волков… И инициалы совпадают. Наш взводный. Это он меня под Нарвой вытащил, когда ранили. Сам. Хотя офицеру не положено. Меня в госпиталь, а они дальше пошли. На Таллин. Значит, его здесь. В сентябре сорок четвертого.
Бронзовый солдат стоял молча, задумчиво глядя в голубое пламя Вечного огня.

***

Он стоит на площади в центре столицы маленькой, но гордой, сбросившей тяжкое ярмо советской оккупации страны. Он даже не пытается понять певучую, но чужую речь. Ему очень холодно без Вечного огня. Местные власти посчитали, что жечь русский газ перед русским памятником неэкономично. Недавно Его опять облили краской горячие местные парни. Он не обиделся. Кровавые брызги роднят Его с теми, ради кого Он стоит.

Говорят, русские своих на войне не бросают. Может, Его как-то можно забрать?

Да.Согласен.Цепляет.Я тоже не поддерживаю инициативу эстонского парламента, хотя пытался рассмотреть эту ситуацию и с их точки зрения.Все равно с ними не согласен.

Ребята! А вы посмотрите в каком состоянии памятники в наших русских городах...Эстонцы еще лаяльно к ним относятся по сравнению с нами. Я считаю, что в данной ситуации необходимо договариваться, долго и муторно, но договариваться.